2017 № 1 (19)

Чтобы не вводить читателя в заблуждение, поясним, о чем пойдет речь в представленной статье: речь пойдет о развитии зрелищной индустрии, построенной на коммуникациях и визуальных технологиях; о зрелищных аренах, которые вбирают в себя множество социальных практик, действий, переваривают инвестиции, разогревают национальные чувства, заменяют идеологии, выступая пространствами гигантских государственных мега-проектов Олимпиад и Чемпионатов мира.

Начнем издалека. Прежде всего, автор сомневается с каждым годом все больше в надобности печатной научной продукции, не входящей в интересы зрелищной индустрии. Те, кто еще что-то пишут, пишут в основном для других таких же, кто тоже пишет, а не смотрит, понимает на уровне слова, а не образа. «Лингвистический поворот» на наших глазах стремительно сменился «визуальным поворотом». Слова заменили образы. Образы, прежде всего, масс-медиа стали тотальными ориентирами социального и политического пространства. Один шаг отделяет тотальность образов от тоталитарности «зрелищного фундаментализма». Когда-то в СССР эпохи Брежнева был хороший анекдот по поводу «развитого социализма»: «Сядем в поезд, задвинем шторы и сделаем вид, что едем....» (едем туда, в социализм). Сегодня символический «поезд» у каждого свой. Надо лишь сесть перед экраном, нажать пульт и.... поехали.....

В Словаре по семиотике культуры современный мир существует в эпохе аболесценции — запланированно быстрого ветшания предметов и....идей [5, с. 7]. Возможно, это следствие товарного фетишизма, «рыночного фундаментализма», показавшегося Дж. Соросу опаснее реального социализма. Действительно, потребность в производстве и реализации товара требует постоянной дифференцированности отряда потребителей, сначала на «касты», затем — на «атомы». «Индивидуализированная личность» искусственно создается и покупается на предлагаемые «фетиши» брендов, торговых марок и т.п. По мере того как «индивидуализируется» на потребительском уровне личность, деструктуризируется и само общество, разбиваясь на множественные сообщества, группы, не связанные между собой. Образы на фоне всеобщего «ветшания» стремительно меняются, мутируют, превращаются, переходят друг в друга, растворяются, т.е. находятся в бесконечном движении. Коммуникация стала образной, зрелищной, клиповой, визуальной. Даже в интерпретации социальных новостей доминирует образ, подчиняя себе словесный аргумент. Образное восприятие стало доминирующим моментом в коммуникативном воздействии.

Всеобщая коммуницируемость (проницаемость для коммуникации) социального, политического, информационного пространств, делает коммуникацию прерогативой не столько человеческого мира, сколько социально-технологического, информационного универсума по отношению к которому человек с его прирожденным навыком коммуникации выступает то как функция, то как объект, то как атрибут, то как клиент, то как электорат, то как потребитель. Во всех случаях человек востребуется лишь частично, в зависимости от того, какой «фрагмент» сегодня нужен коммуникации.

Популярным становится сегодня термин «идентичность», подчеркивающий факт соотнесенности, тождественности человека с кем-либо или же с чем-либо. Заметим, что такая соотнесенность возникает, прежде всего, с образом желаемого. Человеческая идентичность в наши дни разбивается на кусочки коммуникативным воздействием со всех сторон. Это происходит не только на уровне восприятия информации, культивирующей желания и символы подобия, но и на уровне социализации посредством информации, не побуждающей к коммуникации, а занимающейся ее «разыгрыванием» (Ж. Бодрийяр) посредством образных, зрелищных, брендовых и других визуальных символов и подделок. Под влиянием коммуникации происходит фрагментация индивидуального и в практической деятельности. Когда-то, на заре капитализма, рабочего рассматривали в качестве «дополнения к машине», сегодня даже самого современного менеджера и маркетера, политолога и депутата можно рассматривать в качестве дополнения к коммуникации. Лет пять назад студентка, в которой православие уже сформировало некую цельность души, сказала мне: «Я не хочу читать Ницше, потому что перед ним я еще духовно не окрепла».

На самом деле в наше время мало тех, кто может похвастаться сохранением своей цельности перед лицом коммуникации. Гораздо больший шанс открывается для того, чтобы об этой цельности так и не узнать, оставаясь «фрагментом» коммуникации до конца жизни. Если подходить к проблеме целостности личности онтологически, трансцендентно, то всегда можно надеяться на ее обретение в перспективе, ибо каждый из нас в процессе жизни не столько формируется, сколько с возрастом все больше и больше проявляется. Поэтому шанс обрести цельную идентичность — как финальное самопроявление перед лицом смерти — есть у каждого. Но и при жизни хотелось бы идентичности если и «перебирать» (почему бы не быть вечно странствующим человеком Протея!), то одновременно их и рефлексировать: тогда меньше стресса, невроза, суицида и обычной каждодневной неудовлетворенности... А главное — появляется перспектива для настоящего личностного общения, в отношении которого, правда, некоторые (а в их числе и Э. Берн, автор известной книги «Игры, в которые играют люди» [2]) настроены крайне пессимистично, полагая, что дружба, любовь, преданность, взаимопонимание и другие столь же настоящие человеческие качества, становятся ностальгическими раритетами.

Одновременно, игра в коммуникацию осуществляет деструкцию самого социального, делает последнее все менее значимым для людей. Престиж и доверие теряют сегодня многие традиционные социальные институты от семьи до политических партий. «Социальное» отвечает на это корпоративным коммуникативным пиаром, лоббизмом, рекламой, изготовлением «публичной сферы» и пронизанным коммуникативными технологиями социально-политическим пространством. Драматургия публичного представления становится неотъемлемым элементом деятельности СМИ, политики, бизнеса и присутствует практически во всех областях жизни общества. Конкретный, отдельный человек оказывается все более отстраненным от значимой для него коммуникации и, одновременно, все более подверженным ее воздействию в своих многообразных социальных и личностных проявлениях.

Коммуникация, которая востребует человека как «фрагмент», является современной социальной технологией. Социальные технологии используют все наличное поле коммуникативных дискурсов, психологических феноменов, социальных коммуникативных практик и коммуникационных технологий. Но одновременно в процессе «фрагментации» человеческой сущности участвует и социальная коммуницируемость, связанная с беспрерывным наращиванием информации, потерей над ней контроля, все возрастающей зависимостью человека от носителей информации и его бессилием перед осознанием всех ее смыслов и «бессмыслиц», приверженности человека многим формам реальных и мнимых идентичностей, потребностей, услуг и т.п.

Технологии можно рассматривать в качестве первого уровня коммуникации. Следующий уровень — это идеологии, множество идеологий, которые используют для себя и под себя практически все действующие в социально-политическом пространстве акторы (термин акцентирует действие, представление, игру) и институты (термин в большей мере констатирует формальную данность и легитимность): от Университетов до политических партий, от частных фирм до супермаркетов и ТНК. Множество «идеологий» соревнуются и конкурируют друг с другом в борьбе за те самые «фрагменты» душ, воли и желаний, которые обеспечивают, в конечном итоге, выигрыш удачной идеологии и соответствующие ей дивиденды. Идеологий — множество. Определенная идеология лежит в основе коммуникативной стратегии, например, знаменитой «ИКЕЯ», другая идеология определяет стратегию того или иного канала телевидения и т.д. Идеологии современной коммуникации не всегда могут быть идентифицированы с их носителями. Потребителю достаточно сложно с этим разобраться. Смешанность идеологий создает для индивида некий «коммуникативный винегрет» с новыми визуальными и психологическими эффектами, о которых может быть не догадываются и сами их создатели.

Высший уровень коммуникации — философия коммуникации. В основе социальных технологий и идеологий, воздействующих на массовое сознание, лежит более глубокий пласт, связанный с архетипами, алгоритмами, языковыми дискурсами, «археологией» и историей социального знания и действия. Это прерогатива избранных. Один из первых специалистов в Америке по PR (у нас эта сфера знания называется «управление общественными отношениями), Э. Бернейз подчеркивал, что базой PR являются общественные науки, а не журналистика, поскольку влиять на поведение людей можно, только опираясь на весь спектр общественных наук от психологии, лингвистики до истории, мифологии, экономики. Характерно и то, что серьезная пиар-кампания или коммуникативная компания проводится непосредственно под руководством высших управляющих, президентов компаний, глав администраций, т.е. подчиняется топ-менеджменту. «Философия — идеология — технологии» — три составляющие коммуникации, отвечающей интересам корпоративных стратегий, нити которой сосредоточены в руках у высшего уровня управления.

В практическом плане большинство людей включены на уровень технологий коммуникации в качестве исполнителей и участников ее программ: публичных, рекламных, коммерческих, партийных и т.д. О других уровнях социальной коммуникации, построенных на основе интерактивности, диалога человек подчас и не догадывается. Технологии — пиара, маркетинга, рекламы и т.д. — это первый уровень конструируемой социальной коммуникации, который в наши дни представляет типичную сферу деятельности, формирующую отношения человека с окружающей его институциональной и социальной средой в качестве потребителя любых ее предложений и услуг.

У. Эко писал: «Изучение массовых коммуникаций становится дисциплиной не тогда, когда с помощью какого-либо метода анализируются техника или воздействие отдельно взятого жанра (детектив, комикс, шлягер, фильм), но тогда, когда обнаруживается, что у всех этих распространившихся в индустриальном обществе жанров общая подкладка. ...Предмет исследования массовых коммуникаций оказывается единым в той мере, в которой постулируется, что индустриализация средств коммуникации изменяет не только условия приема и отправки сообщения, но — и на этом кажущемся парадоксе основана методика этих исследований — и сам смысл сообщения (т.е. тот блок значений, предположительно составляющих его неизменную часть, поскольку так его задумал автор независимо от способов распространения) [10, c. 408–409].

Подходы к коммуникации как к феномену, имеющему в качестве своей основы технологическую (коммуникационную) детерминанту, позволяют по-новому осмыслить процессы, связанные с эксплозией информации (внешним «взрывом», ведущим к явной избыточности информации), и процессы, связанные с ее имплозией (внутренним «взрывом», размывающим информационные смыслы). Данный подход позволяет также прояснить современные технологии господства, использующие технологические носители, их коммуникативные и визуальные эффекты с целью удерживания привилегий существующей неравноправной системы уже не в страновом, государственном, а в планетарном измерении. В то же время видение коммуникации в семиологическом ключе (что убедительно показал У. Эко) дает основание для анализа символических кодов, форм символического насилия, разыгрываемых на их основе драматургических представлений, процессов формирования публичной сферы, а также становления речевых практик и межкультурных диалогов.

Бесконечное продуцирование информации, игра с информацией, ее подтасовка, искажение, использование, превращение в «орудие» против кого-либо, оборачивается искажениями коммуникации, которая все дальше уходит от своей подлинности в лоно технологической и социальной спекуляции. Современные носители коммуникации обладают способностью ее многократно тиражировать, не задаваясь вопросом о ее предназначении. Коммуницируемость социального уничтожает проблему «интерсубьективного отношения», редуцируя субъекта до уровня объекта — носителя информации, или «вещи», используемой в информации. И этот факт снимает вопрос о человеческом предназначении информации как таковой. Неочевидные смыслы коммуникации выстраиваются в пространстве идеологий, конвенциональных и культурных кодов, зачастую они подчинены технологиям и совершаемым с их помощью манипуляциям. В то же время на огромном коммуницирующем пространстве социума наиболее острой становится проблема потери смыслов. Массы производят неразличённость, считает Бодрийяр, «требующему критической оценки сообщению они предпочитают погружающий в гипноз медиум. Гипнотическое состояние свободно от смысла... Оно имеет место там, где Коммуникация, основанная на смысле, все более отрицается. Может ли осуществляться коммуникация вне медиума смысла? А может быть масса — медиум более мощный, чем все средства массовой информации вместе взятые? И „mass(age) is message“» [3, c. 52].

В современной коммуникации очевидно всесилье обыденного, та «микрореволюция банальности», которая свершается на наших глазах и которой потворствует коммуникация, сделавшая язык обыденного вещательным языком. Избыточность смыслов и банальности, которую продуцирует носитель, разрушает поле рационального дискурса, вызывая повсеместный кризис образования на фоне небывалого роста информации. Подменяя индивидуальность корпоративностью, лоббизмом, рекламой, всесильный медиум принимает человека в расчет только в качестве массы. «Индивидуализированная масса» зачарована «индивидуальным подходом». Становясь все более фрагментарным, человек мнит себя все более всесторонним. Игра с его желаниями и есть игра обыденных смыслов, уводящая от сакральности мифологического и трансцендентного и от разумности — целерационального.

Коммуникация и визуальная культура теснейшим образом взаимосвязаны. Коммуникативные технологии в PR-деятельности обеспечивают визуальную презентацию товара. Массмедия работают исключительно в пространстве визуальной культуры. Масштабные социальные проекты сегодня не мыслимы без их визуально-коммуникативной подачи.

Современная коммуникативная и визуальная культура создается в подавляющем большинстве случаев для масс, а не творится самими массами, то есть субъектом визуальной культуры является особая профессиональная группа, создающая артефакты в соответствии с законами социальной психологии и т.д. В современных исследованиях подчеркивается, что визуальная культура современного коммуникативного пространства преимущественно коммерческая культура, вынужденная соответствовать требованиям рынка (политической конъюнктуры) и удовлетворять его меняющиеся запросы, а также формировать у человека все новые установки на потребление, создавая множественные артефакты для их удовлетворения.

Визуальный способ восприятия информации является самым «комфортным», понятным и доступным для человека. И в этом смысле «идеологии» коммуникации, базирующиеся на визуальной культуре восприятия, также являются достаточно комфортными и приятными для большинства потребителей. Впрочем, как идеологии они и не воспринимаются. Визуальная культура, как и речевая коммуникация, выступают как явления, основанные на структурах повседневности — речь, сленг, например, радиоведущего, прямое обращение к конкретному слушателю никак не субординированы и словесно практически тождественны. Порой такая коммуникация всецело ассоциируется с обыденной жизнью и дает «образцы, стереотипы понимания, увлекаясь подсказками, которые практически и являют собой ожидаемые ответы» [9].

Считается, что человек не способен понять и усвоить нечто совершенно новое для него, если это новое не имеет никаких соответствий с чем-либо уже известным. Если потенциальным потребителем, зрителем является каждый, то уровень подготовленности, на который можно рассчитывать, часто предопределяет крайнюю банальность и упрощенность «культурного коммуниката» [7, c. 22]. Многие формы визуальной культуры апеллируют к знакомым для человека ситуациям, переживаниям и жизненным эмоциям, заставляя потребителей тем самым переживать собственный опыт на основе сравнения с демонстрируемым опытом. Близость к личному опыту потребителя обеспечивает продукции популярность и востребованность (примером такой продукции, бесспорно, являются телесериалы).

Визуально-коммуникативная культура носит преимущественно досуговый характер, адресованный преобладающему числу зрителей и слушателей вне зависимости от того, где они находятся — дома или на работе. Она опирается на эмоциональные и иррациональные компоненты, в том числе, коллективное бессознательное. Особую роль визуально-коммуникативные воздействия имеют в Интернете, где формируется «вторая реальность» человеческой жизнедеятельности и культуры.

В современной литературе обозначены важные функции визуальной культуры: функция социализации и адаптации человека к обществу; развлекательная и рекреационная функции, благодаря которым визуальная культура обладает всеохватывающей распространенностью и популярностью; коммерческая и потребительская функции, создающие стереотипы поведения, стиля жизни, определяющие моду, вкусы и предпочтения; функция мифологизации массового сознания, определяющая механизмы формирования сознания и манипулирующая им.

Тенденции развития визуальной культуры определяются как «широкомасштабная экспансия» визуальных форм и жанров, которые все дальше теснят «книжную культуру». Не только реальная социальная среда, но и Интернет стремительно визуализируются. Происходит срастание общественного сознания со средствами массовой коммуникации. Визуальная культура и коммуникация меняют представление человека о пространственно-временных связях: пространство и время лишаются постоянных измерений, последовательность событий перестает быть значимой: оказалось, что их можно располагать в произвольном порядке. «Лишая человека чувства укорененности в пространстве и времени, визуальная культура включает его в особого рода игровую ситуацию, уничтожающую разницу между игрой и реальностью» [6]. В таких условиях широко распространенным стало понятие «игровая идентичность», характеризующее процесс, когда люди не присваивают определенные культурные образцы и традиции, а свободно меняют их в зависимости от конкретной коммуникативной ситуации. Современная визуальная культура, особенно в области развлечений, предлагает широкий выбор образцов и стилей поведения [1, c. 72].

«Зрелищная арена» визуальной культуры приобретает масштабные социальные характеристики. Она теснейшим образом смыкается с политикой, шоу-бизнесом, спортом, досугом, социальной жизнью в целом. Целый ряд мега-проектов визуальной культуры трудно отнести к сфере собственно культуры. За такими проектами стоит развитие регионов, инвестиции, логистика, инфраструктура и даже формирование национальной самоидентичности и т.д. В России к таким проектам относится Олимпиада в Сочи — 2014 г. и чемпионат мира по футболу 2018 г.

По своей всемирной «транслируемости» и Олимпиада в Сочи, и чемпионат мира по футболу, безусловно, визуально-коммуникативные мега-проекты. Очевидно, что суть подобного рода национальных проектов существенно отличается от социалистических проектов БАМа или поднятия Целины. Досугово-развлекательное восприятие спорта стало сегодня сродни идеологии. Но идеологии особого рода, за которой стоит зрелищное представление. Любопытно, что подобная идеология является стимулом и экономического развития страны. И в связи с этим отношение к новым визуально-коммуникативным технологиям не столь однозначно. Другое дело, что их экономическая результативность нам пока не очевидна. Более того, в ряде случаев Олимпиада, проведенная с большими издержками, не спасает страну от кризиса, примером чего является Греция.

За «визуальную арену» современных социальных практик сегодня идет острая конкуренция между странами, в которой участвуют ведущие политические лидеры. Это было показано и озвучено, в частности, в ходе подачи странами-участницами заявок на проведение чемпионата мира по футболу. Аргументы лидеров стран — экономические и гуманитарные, содействующие развитию страны и развитию мирового сотрудничества. Ряд авторов полагает, что обращение к новым зрелищным формам есть результат распада старой идеологии государственного происхождения. Н.А. Хренов считает, что тенденция к визуализации культуры не объясняется внутрихудожественными причинами. «Прорыв визуального начала в коммуникацию свидетельствовал о распаде традиционной „идеологии“, имеющей...государственное происхождение» [8, с. 570]. «Закат» идеологии, по мнению автора, свидетельствовал о расширяющейся реальности светской культуры, превращавшейся в самоценную реальность. В реальности «хаоса» «требование к упорядоченности и организованности структур повествования ослабевают. Они освобождаются от рационализма и „идеологичности“ вообще, а потому отношение демонстрируемого и интерпретируемого, видимого и вербального в них радикально изменяется» [8, с. 570].

Обращение к зрелищным формам и развлечению как таковому есть результат деструктурирования общества. В деструктурированном обществе, где каждая социальная группа отделена от другой и начинает жить своей жизнью, драма как жанр становится бессмысленной, полагает Е.В. Дуков. «Все превращается в фарс, который и становится жизнью. ... Эта деструкция приводит к тому, что стили эпох сменяются модами сезона, Искусство с большой буквы исчезает. Все становится Развлечением... И все погружается в культурное варево» [4, c. 9]" «„Варево“ старается переварить выскочек, талантливых и даже просто способных, как не укладывающихся в ее „вареную“ схему» [4, c. 20].

Социальная деструкция диктует новый стиль управления и его формы, задействованные, в первую очередь, на эффект коммуникационно- визуальных воздействий. Возникает вопрос: хорошо это или плохо? Помните стихотворение Маяковского: «Крошка сын к отцу пришел, и спросила кроха: что такое „хорошо“ и что такое „плохо“». Но, скорее всего, в «вареве» современной социальной жизни таких оппозиций нет: нет ни хорошего, ни плохого. Рыночная экономика в современных условиях не способствует национальной, профессиональной, социальной, семейной и другим формам интеграции. Транснациональное гражданское общество пока в будущем. Реальное общество превращается в коммунальную квартиру, где каждый сидит в своей комнате. Но в прихожей этой квартиры есть маленький телевизор. И он единственный притягивает к себе обитателей, вызывает их эмоции, стимулирует потребность пообщаться. Обществу нужен «большой телевизор», ну, ОЧЕНЬ БОЛЬШОЙ! Большинству — он определенно необходим, потому что в его свете, цвете и звуках жить комфортно: каждый знает, что он существует не один в пространстве экрана. В какой мере это опасно для общества — покажет время. Так что будем пока смотреть и «сделаем вид, что едем....»

Список литературы

1. Акопян К.З. Массовая культура и массовое искусство: «за» и «против». М.: Гуманитарий, 2003.
2. Берн Э. Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры. М., 2002.
3. Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства или конец социального. Екатеринбург: Издательство Уральского университета, 2000.
4. Дуков Е.В. Варево развлечений // Развлечение и искусство. Вып. 2. СПб.: Алетейя, 2008.
5. Махлина С.Т. Словарь по семиологии культуры. СПб., 2009.
6. Орнатская Л.А. Массовая культура и «дух эпохи» // Российская массовая культура конца ХХ века: Материалы круглого стола. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2001 // http://anthropology.ru/ru/texts/ornatsk/masscult_20.html
7. Теплиц К.Т. Все для всех. Массовая культура и современный человек. М.: Инион РАН, 2000.
8. Хренов Н.А. Зрелища в эпоху восстания масс. М.: Наука, 2006.
9. Шугуров М.В. Масскультурный лик России // Российская массовая культура конца ХХ века: Материалы круглого стола. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2001 // http://anthropology.ru/ru/texts/shugurov/masscult_33.html
10. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Петрополис, 1998.