2015 № 3-4 (16)

Я двумя руками за междисциплинарность и проницаемость границ между науками. Только я убежден, что границы эти надо «проницать» не с фомкой и отмычкой очередного модного поветрия, а с научной «визой», право на которое дает серьезное базовое образование и достаточный профессиональный опыт, накопленный многими годами упорного труда в своей собственной дисциплине. В противном случае открывается оперативный простор для массы жуликов от науки, которые ожесточенно пытаются внедрить методы синергетики, системотехники, информатики, семиотики и пр. или чего-либо такого. Я рассматриваю такое «проницание» как «взлом» границ с помощью фомки и отмычки.

В свое время я написал статью о необходимости междисциплинарного подхода в гуманитарных науках («Новые подходы в социологии искусства»). В ней я доказывал важность междисциплинарных исследований, объединяющих методы и подходы социологии, истории, психологии и этнографии. «Таким образом, — писал я, — границы между науками, изучающими человека, весьма условны. И не случайно возникновение в ХХ веке различных гибридных дисциплин — таких как социальная психология, историческая психология и историческая этнография, а также этнопсихология и этносоциология».

Сорок лет назад на слуху были термины из лингвистики и кибернетики, 20 лет назад — из теории систем, а сейчас — из теории катастроф и синергетики. Чаще всего это происходит в случаях, когда настоящей теории в том или ином вопросе маловато, а ввести в научный оборот вновь появившиеся звучные на слух слова и обороты хочется. Вот и появляются то пышные «системы с обратной связью», бифуркации да еще с синергийным подходом в придачу¹. Возникает некий словесный коктейль из систем, структур, функций, верификаций, валидности и т.п. Дальше терминологии дело, как правило, не идет, что и естественно, коль за нею нет соответствующего содержания.

Все эти годы гуманитарии шли в семиотику, системотехнику, кибернетику, информатику, постмодернизм и пр., а из этих дисциплин шли все новые и новые слова. В недавнем прошлом было не просто модно, а чуть ли не обязательно пересыпать свои речи к месту и не к месту словом «системно» и его производными. А когда заговорили о приходе постмодернизма в Россию, то в науках об обществе зазвучало слово «деконструкция», вслед за ним посыпались и «симулякры», «ризоматика», и «трансгрессия», а там и «сексизм» с «политкорректностью», и «харизма» с «шизоанализом». Безусловным словесным лидером этого движения стало словесное сочетание «как бы»; оно вкупе с «видится» «кажется», «авось» и «как-нибудь» оформляло особую «сослагательную метафизику» и соответствующую безсубъектную мораль².

Появились и такие, к примеру, перлы: «Ввиду этого дискурсия стала сродни семантике, погруженной в духовно-символическую деятельность и эстетико-культурное творчество модерного субъекта. Автономизация изображения фиксировала возрастание условности, избирательности и релятивности художественного мышления, активность обозначающих процессов, субъективность культурного творчества индивида и его экзистенциальную «заангажированностьˮ, а также важность культурного мифотворчества, метафизику духовных устремлений»³.

Увлечение заумной терминологией доходило временами до наукообразных словоизвержений, начисто лишенных смысла. Вот пример: «Информация — это фундаментальный генерализационно-единый, безначально-бесконечный, законо-процесс автоосцилляционного, резонансно-сотового, частотно-квантового и волнового отношения, взаимодействия, взаимопревращения и взаимосохранения (в пространстве и времени) энергии, движения, массы и антимассы на основе материализации и дематериализации в микро- и макроструктурах Вселенной» [5, с. 23]. Как можно пользоваться таким определением информации, известно одному лишь автору.

А тут еще и наводнение текста малопонятными неологизмами (эвентуально-виртуальные парадигмы, асимметричное структурно-аккумулятивное взаимодействие), и выдумывание ненужных синонимов для обычных терминов (фактологическая апробация вместо проверка), и злоупотребление заимствованиями (симультанный вместо одновременный, вербализировать вместо выражать, континуитет вместо непрерывность).

То, о чем можно сказать одним словом, нередко выражается двумя, тремя, а то и четырьмя (вместо взаимодополнять — находиться в отношениях взаимной комплементарности).

«И увлечешься порой заумью, и отдашь ей бесценное время, глядь, а это всего лишь лукавая мода...» — сокрушается заслуженный ученый⁴.

Если в текстах, которые пишет научный работник (гуманитарий), нет новых серьезных идей или слишком небогатое содержание, он нередко придает своему труду «наукообразие». Для того чтобы придать его текстам, существует несколько основных способов.

1. «Формализация». В этом случае обычный текст насыщается разного рода формулами, какими-либо количественными подсчетами и, главное, — аналогиями, взятыми из естественных наук, прежде всего математики, физики, кибернетики, химии и пр. Годятся также различного рода таблицы, графики, схемы. Особенной популярностью пользуются кибернетические термины (система, черный ящик, обратная связь и т.п.) и синергетики (диссипативная система, аттракторы и т.п.). Впрочем, здесь годятся термины и из математической статистики (корреляция, дисперсия и пр.). Можно также использовать буквенные обозначения обычных слов, которые потом не используются в аналитических соотношениях. Если заменить русское слово латинской буквой, то от этого «углубляется» его смысл. В конце такой работы автор обычно утверждает, что он нечто «строго доказал».

Социолог С. Андрески так иронически сформулировал идею этого метода: «Чтобы достичь уровня автора такого рода произведений, есть простой и дешевый рецепт: возьмите учебник по математике, перепишите наименее сложные части, добавьте несколько ссылок на литературу, посвященную одной или нескольким проблемам социальной теории, не заботясь о том, чтобы выписанные формулы соответствовали какой бы то ни было реальной человеческой деятельности, и присвойте вашему продукту какое-нибудь звучное название, предполагающее, что вы нашли ключ к точной науке о состоянии общества» [6, p. 143].

2. «Переобозначение». Слова, употребляемые в обычном языке, теперь становятся калькой с какого-либо иностранного языка. Например, рассказ, повествование, текст теперь называются «нарратив» (англ. и фр. narrative), расслабление — «релаксацией», образ — «имидж». Есть еще «тезаурус» (от греч. thesaurós — сокровище, сокровищница) — словарь, в котором слова сгруппированы по темам.

Особого упоминания заслуживает слово «дискурс» (фр. discours, англ. discourse, от лат. Discursus) — речь, процесс языковой деятельности, способ говорения. Четкого и общепризнанного определения «дискурса», охватывающего все случаи его употребления, не существует. Именно это способствовало широкой популярности, приобретенной этим термином за последние десятилетия. Во вступительной статье к вышедшему на русском языке в 1999 году сборнику работ, посвященных французской школе «анализа дискурса», П. Серио приводит заведомо не исчерпывающий список из восьми различных пониманий, и это только в рамках французской традиции.

Характерно, что в 2000 году крен в сторону, условно говоря, всяческого «дискурса» наблюдался и во вполне академических публикациях по социальным наукам. Об этом писал социолог Г. Батыгин: «Не известный ранее дескриптор «дискурсˮ имеет сегодня заметный удельный вес в совокупном тексте заглавий. А что это такое — неизвестно», — констатировал он [1, c. 92].

Анализ публикаций по социологии, хранящихся в базе данных ИНИОН РАН в августе 2001 года показал, что «большинство словоформ не несут функциональной терминологической нагрузки и являются элементами повседневной „умной“ речи» [1, c. 92]. Наиболее часто употребляемыми оказались слова «адаптация», «функционирование», «мониторинг», «система» и др.

Типичным проявлением этого способа является применение вычурной терминологии с особым пристрастием к гибридам из иностранных слов (типа средневековых «зензизенсус» или «бисурдесолидус» вместо «корней разных степеней»). В результате автор представляется читателю вполне современным, чрезвычайно эрудированным, знакомым с новейшими течениями западной мысли.

3. Междисциплинарность. В данном случае, если статья пишется в рамках какой-нибудь гуманитарной науки, она насыщается терминами и понятиями из другой гуманитарной науки. Например, если эта статья по социологии, она насыщается терминами экспериментальной психологии или психоанализа; если же она пишется по психологии, ее нашпиговывают специальными терминами из этнографии; если по этнографии — то из искусствоведения и т.д.

Особый эффект достигается в том случае, если статья, написанная в рамках одной дисциплины, украшается специальной терминологией из трех-пяти других наук. В этом случае вероятность того, что читающий эту статью гуманитарий знаком со всей терминологией, становится ничтожно малой, а сама статья — чрезвычайно глубокомысленной, а главное — бесспорно «научной». Терминологическое же переодевание отнюдь не способствует прояснению природы, сущности объектов исследования.

Часть подобной научной терминологии вообще «взята из воздуха» и не имеет под собой никакой эмпирической базы. Так, например, психоаналитическим понятиям «Ид» и «Супер-эго» никто никогда не давал определений — ни Фрейд, ни кто-либо из его последователей. Использование этих смутных и гибких метафор смущает писателей и читателей, однако продолжает жить своей жизнью.

Тут тебе и наполнение текста малопонятными неологизмами, и выдумывание ненужных синонимов для обычных терминов, и злоупотребление заимствованиями.

Если перевести такие писания с тарабарского на нормальный научный язык, то отсутствие новых идей, банальность содержания становятся очевидными. На этот счет ходит такая шутка: «некоторые аспекты поведения человека, напоминающие таковые у определенных домашних животных в условиях нахождения последних на стеблях злаковых растений, высушенных естественным образом». Что это? Ответ: собака на сене.

Неплохой результат достигается и в том случае, если автору удается использовать терминологию «негуманитарных» наук — биологии, генетики, геологии и пр., уж вовсе недоступную читателю-гуманитарию.

Как сказано выше, термин «синергетика» и вся область связанных с ним терминологических номинаций находится на пике современной научной моды. Сегодня почти любая публикация непременно содержит «магические» слова — синергетика, нелинейность, самоорганизация, хаос, фрактал и т.п., которые становятся своего рода маркерами принадлежности к современной научной парадигме и паролем избранного научного сообщества. Из математического мира синергетический «фрактал» быстро перебрался в зону гуманитарных, исследований [3]. «Теория хаоса» наводнила аргументацию в гуманитарных дискуссиях, которые выглядят явными терминологическими злоупотреблениями, как, например, нагромождение рассуждений об «обычных или странных аттракторах» [4, c. 90].

Хотя первые восторги по поводу общего смысла синергетики скоро схлынули, она вошла в моду, поэтому круг ее вульгаризаторов, «популяризаторов», не очень понимающих, о чем идет речь, а также «борцов с синергетикой» ширится с каждым годом. Какой бы ни была глубина и сложность синергетических идей, вряд ли ситуация выиграет от того, что к ним будут добавлены плохо продуманные и использованные вне контекста научные термины.

Вот некоторые злоупотребления научной модой, сформулированные в книге «Интеллектуальные уловки» [2].

По мнению авторов, злоупотреблять научной модой, означает:

— Свободно рассуждать о научных теориях, о которых имеется, в лучшем случае, лишь смутное впечатление, о предметах, которые освоены, в лучшем случае, на самом примитивном уровне. Чаще всего авторы лишь используют научные (или кажущиеся научными) термины, не задумываясь о том, что они означают. «Они несомненно считают, что могут использовать престиж точных наук для того, чтобы придать блеск собственным рассуждениям. Более того, они, кажется, уверены, что никто не заметит их злоупотребления научными понятиями, никто не скажет, что король-то голый».

— Переносить понятия точных наук в гуманитарные науки без какого бы то ни было эмпирического или концептуального обоснования.

— Кичиться ложной эрудированностью, обрушивая на головы читателя ученые слова в таком контексте, в котором они не имеют вообще никакого смысла. С одной целью, несомненно, — поразить и, главное, смутить не подготовленного специально читателя.

— Жонглировать фразами, лишенными смысла, и играть словами. Оговоримся, что есть злоупотребления «разной степени тяжести». Одни представляют собой использование научных понятий вне области их научного применения. Другие — это бессмысленные, зато перегруженные учеными терминами, тексты.

Примечания

1. Вохрышева М.Г., Кузьмишина Т.М. Процесс развития современных библиотек с позиции синергетики // Научные и технические библиотеки. 2003. № 6.
2. См.: Кемеров В. Метафизика-динамика// Вопросы философии. 1998. № 8; Познер Владимир. Как бы // Дружба народов. 1999. № 10.
3. Селигей Ф. Заговори, чтобы я тебя увидел, или Язык науки глазами лингвиста. URL: http://filolingvia.com/publ/81-1-0-2725 (дата обращения: 24.12.2016).
4. Мамедов О.Ю. Интеллектуально-политическая мода (конъюнктурная или актуальная переоценка ценностей?) // Экономический вестник РГУ. 2007. Т. 5. № 4.

Список литературы

1. Батыгин Г. Тематический репертуар и язык социальных наук // Россия реформирующаяся / Под ред. Л.М. Дробижевой. М.: Academia, 2002.
2. Брикман Ж., Сокал А. Интеллектуальные уловки. Критика современной философии постмодерна. М., 2002.
3. Тарасенко В. Фрактальная семиотика: «слепые пятна», перипетии и узнавания. М.: Либроком, 2009.
4. Топольский Е. Дискуссии о применении теории хаоса к истории // Исторические записки. М., 1999. № 2 (120).
5. Юзвишин И. Информациология. М., 1996.
6. Andreski Stanislav. Les sciences sociales: Sorcellerie des temps modernes? Traduit par Anne et Claude Riviere. Paris: Presses Universitaires de France, 1975.