2013 № 4 (9)

I

Что есть «смысл»? Наша речь и речевое мышление состоят из слов, каждое из которых является понятием, несущим для того, кто его использует, определенный смысл. И объяснить понятие, изложить выраженный через него смысл — совсем не простое дело, если подходить к нему строго научно, то есть перейти от концептуального определения к операциональному. На эту тему существует масса работ, посвященных семантике и семиотике, так как данная тема находится в области пересечения этих дисциплин (см., например: [8, с. 26-31, 401-407; 21; 6, с. 74-89.; 9; 11] и мн. др.). Так, Г.П. Щедровицкий], комментируя наиболее распространенные определения того, что есть смысл, пишет:

«…Смысл, по исходному определению, есть то, что мы понимаем, читая их (тексты. — П.Ч.), и поэтому правильно было бы говорить, что “смысл” исходного текста есть то, что мы понимаем при чтении второго текста или изображения (поскольку мы с самого начала постулировали, что смыслы их тождественны). Но эти теоретически очевидные соображения не принимаются во внимание, и на вопрос, в чем смысл исходного текста, просто отвечают вторым текстом или изображением. Во многих практических ситуациях <…> такая практика, следовательно, вполне оправданна, но ровно ничего не дает нам для выявления смыслов как таковых и задания понятия “смысл” <… >Такими же, лишь имитирующими форму научного знания, конструкциями являются и все определения следующего рефлексивного уровня, вводящие “смысл” в качестве инвариантасинонимического перефразирования» [20, с. 557].

Сам же Г.П. Щедровицкий предлагает понимать «смысл» как то, что может быть выражено в качестве элементов и частичных организованностей в схемах систем деятельности, каковые он и строит в цитируемой работе [20, с. 556-565].

Попробуем подойти к термину «смысл» с позиций философии В.В. Налимова, которая, при некоторой модификации, представляется нам привлекательной в качестве объяснительной основы причин эволюции культуры. При этом будем отталкиваться от исходного для нас постулата о культуре как адаптивной системе, присущейвиду Человек Разумный. Так вот, согласно В.В. Налимову, наряду с физической Вселенной существует «Вселенная смыслов», которая есть содержание спонтанно протекающего процесса мышления человека. Культура, которой владеет социум — это фильтр, который пропускает через себя и доводит до рефлективного (дискретно-аналитического) сознания людей данного социума определенную их часть. Эволюция культуры — это спонтанно идущий процесс перемещения фильтра по пространству «Вселенной смыслов» [11].

Наша модификация концепции В.В. Налимова сводится к утверждению: движение «фильтра культуры» по «Вселенной смыслов» не совсем спонтанно, то есть не абсолютно произвольно и хаотично. Оно в некотором отношении задано необходимостью выживания социума — носителя культуры — в физической Вселенной, точнее — в той ее части, где данный социум обитает. В этом и проявляется адаптивное свойство культуры: она пропускает сквозь свой «фильтр» ту часть смыслов, которая актуальна в данном месте и в данное время.

Важно коротко подчеркнуть следующее. Если принять этот наш постулат («модификатор» концепции Налимова, придающий ей, кстати, несколько другой смысл) за исходный для дальнейших рассуждений, то можно утверждать, что культура вынуждена «плыть» по «Вселенной смыслов», ибо это и есть адаптация к изменениям физической Вселенной, в которой социум со своей культурой живет. В сущности, физическая Вселенная и «Вселенная смыслов» — это две стороны одной и той же Вселенной, где первая может быть условно названа Миром Энергетическим, а вторая — Миром Информационным. Но человеку, носителю разума, а, стало быть, и сознания, она доступна именно через «распаковку» смыслов (термин В.В. Налимова) того, что есть в данный момент тот ее фрагмент, в котором он обитает. И эту «распаковку» осуществляет его культура, с помощью которой он строит картину мира, то есть моделирует этот фрагмент Вселенной через совокупность воспринятых смыслов.

Все, что лежит за гранью области его обитания (понимаемой сколь угодно широко — все зависит от уровня культуры, в которой он живет) — для него бессмысленно. Осмысление — это и есть восприятие разумом окружающего мира, в котором надо выжить. Иначе говоря, смыслом наделяется (смысл приобретает) то явление (свойство) внешнего мира, которое человек умеет либо обойти так, чтобы не нанести вред себе, либо использовать для поддержания собственной жизни. Заметим попутно, что это рассуждение перекликается с вышеприведенным утверждением Г.П. Щедровицкого: для него смысл есть составляющая систем жизнедеятельности, то есть того самого, с помощью чего человеческие общности выживают в среде обитания.

Таким образом, наделение объектов мира смыслами (или их выявление) — есть одно из проявлений антропного принципа, согласно которому именно человек — мера всех вещей. А поскольку мир, в котором он живет, по тем или иным причинам все время меняется, то меняется — вынуждено меняться! — поле (пространство) смыслов, актуальных для человека в каждый данный исторический момент. Смыслы, неактуальные в конкретный момент существования социума, элиминируются из поля культуры, а те, что становятся актуальными для выживания, вводятся в оборот («распаковываются»). И пока некая культура растет и развивается «вширь» и «вглубь», перемещаются по полю «Вселенной смыслов» и раздвигаются границы ее «фильтра», растет и объем ее тезауруса, — той совокупности осмысленных понятий, которыми она оперирует в процессе своего существования. Эта совокупность — системная, структурированная, поскольку человеческий разум складывает ее в картину мира данной культуры, то есть в ту модель мира, которая лежит в основе «стратегии выживания» социума — носителя данной культуры.

Таким образом, сказанное выше дает нам возможность сформулировать определение термина «смысл»:

«Смысл — это знак (как правило, вербальный), являющийся элементом ментальной модели Мира (системы «Я+вмещающая среда»), на которой строится стратегия выживания социума – носителя данной культуры».

Предложенный подход к пониманию того, что есть смысл, разумеется, далеко не единственный. О части других уже было упомянуто выше. Но хотелось бы обратить внимание на еще один подход к этой проблеме, как сейчас представляется, весьма важный и продуктивный. Он развивается в последние годы в работах А.А. Пелипенко [13;14; 15]. Если предельно кратко обобщить главные выводы его исследований (в понимании автора настоящей работы), то дело сводится к следующему.

Исследователь, пытаясь выявить первоначальные истоки появления смыслов как таковых, доказывает, что смыслогенез эквивалентен культурогенезу и что эти процессы порождены одними и теми же причинами: становление человека — существа, в силу каких-то, до конца нам еще не понятных, причин постепенно выбывающего из естественной континуальной включенности в Мир Природы, сопровождается мучительной для него потерей чувства причастности (партисипации — по Пелипенко) к этому миру — сопровождается заполнением этого разрыва с ним знаковыми эквивалентами его объектов и процессов. Эти знаковые эквиваленты, сохраняясь в памяти «становящегося» человека, постепенно образуют ментальную сферу того сообщества, в котором живут «перволюди», и эта сфера служит им и пространством коммуникации, и той «заплатой», которой «латается» разрыв между Миром Природы и становящимся вместе с ними Миром Разума. В итоге этот процесс приводит к формированию собственно человека - носителя Разума и неотъемлемого от его сообществ Мира Культуры, который одновременно является и «пространством смыслов». Стоит привести одну цитату из работы А.А. Пелипенко, содержащую в себе его понимание соотношения человека и культуры, а заодно и авторское определение термина «смысл»:

«В культуре нет ничего, что не содержалось бы в человеческой ментальности. Изоморфизм и единосущность культуры и ментальности обеспечивается их связанностью в едином смысловом пространстве. Смысл — это дискретное переживаемое сознанием состояние, способное быть объективированным посредством выражения в кодификационных системах культуры. Под ментальностью же, в свою очередь, понимается совокупность психических и психологических механизмов, определяющих семантико-аксиологическое оформление экзистенциальных ориентаций, устойчиво воспроизводящееся в культуре» [15].

Разумеется, работы А.А. Пелипенко, посвященные смыслогенезу и эволюции человеческой культуры, далеко не исчерпываются данным выводом; они много богаче и разностороннее. Но приведенный нами вывод интересен в контексте настоящей статьи тем, что он достаточно очевидным образом перекликается с изложенными выше построениями В.В. Налимова, равно как и с предложенной автором настоящей статьи их модификацией. В них во всех утверждается, что существует «пространство смыслов», которое и у А.А. Пелипенко, и у В.В. Налимова совпадает с «пространством культуры», с той только разницей, что Налимов предполагает наличие «Вселенной смыслов», внутри которой «пространство смыслов» культуры вычленено границами ее «фильтра». Но в любом случае эволюция культуры — это изменение границ «пространства смыслов», как правило — их расширение, но иногда и подвижка, приводящая к элиминации смыслов, переставших быть актуальными для носителей данной культуры в данную историческую эпоху.

Но, как бы то ни было, историческая динамика культуры немыслима без изменения границ «пространства смыслов». Освоение человечеством всей поверхности планеты и ее недр, углубление взгляда в пространство Космоса и в глубины физического мира в поисках основ его устройства, наконец, рост уровня человеческой саморефлексии, точнее, нарастание количества и высоты ее уровней, — все это очевидным образом раздвигает границы «пространства смыслов», а вместе с ним столь же очевидно растет и объем ментальной сферы Мира Культуры.

И тут очень важно отметить еще один момент, связанный с тем, что Мир Культуры — это Мир Разума. Насколько можно судить по тому, что человек знает сегодня об «устройстве» Мира и самого себя, человеческий Разум — а другого пока в доступной нам Вселенной мы еще явным образом не встречали — это единственный «механизм», способный творитьновые смыслы. Причем творить их не только за счет пополнения своих знаний об «устройстве» Мира путем исследования последнего и переведения этих знаний в знаковую форму, принятую в качестве информационного «кода» культуры, но и за счет произвольной рекомбинации полученных этим путем смыслов. И это свойство разума радикальнейшим образом влияет на объем ментальной сферы культуры, ибо благодаря ему этот объем растет на протяжении человеческой истории темпами, значительно опережающими темпы прироста той его части, которая пополняется смыслами, продуцируемыми ростом рациональных знаний об «устройстве» Мира.

Это понятно: мы знаем, что любая совокупность эмпирических знаний, полученных человечеством в процессе изучения любого уровня структуры Мира — от микро- до мегауровня, включая Живое и Социальное, — немедленно обрастает целым «облаком» гипотез, среди которых только с течением времени кристаллизуется доказанная теория, адекватно (то есть на уровне возможности прогноза его «поведения») объясняющая истинное «устройство» изучаемого уровня некоей реально существующей структуры или хотя бы какой-то ее части. Но к тому моменту, когда «облако» гипотез в данной отрасли знания сжимается до одной утвердившейся теории, в какой-то другой отрасли знания уже накапливается очередная совокупность эмпирических данных, которая немедленно порождает очередное новое «облако» гипотез, и весь процесс познания начинается сначала. А поскольку поле поисковой деятельности человеческого разума на протяжении его истории непрерывно растет, то опережающими темпами растет и совокупное «облако» гипотез об «устройстве» нашего Мира. Причем в их число непременно входят и новые общие модели Мира, претендующие на его полное описание и объяснение с неких общих же позиций – от религиозных до философских. И, как показывает история, многие из них рано или поздно непременно становятся «идеологической» основой картин мира в каких-то социумах, вплоть до крупных государственных образований как древности, так и современности.

Но и это еще не все, чем пополняется ментальная сфера Мира Культуры и, тем самым, ее «пространство смыслов». В Мире Культуры с древнейших, можно даже сказать с изначальных времен существует такая его часть, как художественная культураили область искусства.У нас нет необходимости в данном случае углубляться в генезис этой части Мира Культуры и ее эпохальную эволюцию, тем паче, что на эту тему написаны библиотеки. Необходимо отметить только одно из присущих ей свойств: она своей деятельностью с огромной скоростью пополняет объем ментальной сферы Культуры новыми смыслами. И в общем-то понятно, почему: искусство, особенно в своих словесных формах, привычно называемых литературой, не связано никакими «обязательствами» с областью рациональных знаний, накапливаемых человечеством в процессе своего исторического существования, но при этом и не отделено какой-то непреодолимой преградой от нее, равно как и от области философских и религиозных моделей Мира, а потому свободно подпитывается информацией и оттуда, и оттуда.

Да, разумеется, в каждую историческую эпоху и в каждом крупном и развитом социуме художественное творчество любого рода бывало ограничено некими морально-нравственными установлениями, задаваемыми «идеологией» картины мира, принятой в его культуре. Но даже и в этих рамках художник, в том числе и литератор, всегда ухитрялся создавать произведения, в которых рекомбинировались самым произвольным, а подчас и причудливым образом смыслы, входящие в тезаурус данной культуры. Так вот, для нас в данном случае важно то, что создавая новые произведения искусства, их творцы порой создавали и новыесмыслы. Конечно, речь в данном случае не идет о простейших, базовых для некоей данной и/или для общечеловеческой культуры смыслах: те, в конечном счете, превратились в архетипическиеобразы и сюжеты, ушедшие в подсознание еще в глубокой древности [19, с. 146-164]. Но вот их бесконечная рекомбинация в процессе художественного творчества порождала время от времени новые сложныесмыслы, например, в виде новых типов характеров, образцов человеческого поведения и новых жизненных ситуаций. И все это могло стать — и становилось! — образцом для подражания (воспроизведения) в следующих поколениях людей, выросших в данной культуре. Понятно, что каждый образованный человек может найти массу примеров, подтверждающих сказанное, выбирая их из литературы любых эпох по своему вкусу. Заметим только, что подобное порождение новых смыслов в художественном творчестве было особенно характерно для переломных периодов в истории человеческой культуры, которых было множество с эпохи наступления осевого времени [22].

II

Казалось бы, такие механизмы увеличения содержательного объема ментальной сферы могут работать бесконечно долго. Но в XX веке философы, выросшие и работающие в «западном секторе» человеческой культуры постепенно пришли к поразительному выводу: западная часть общечеловеческой культуры, до сих пор считавшаяся ее авангардом, перестала продуцировать новые смыслы! Вот с момента констатации этого факта и начало развиваться и набирать силу новое философское направление — постмодернизм.

На сегодня работ этого философского направления, равно как и работ о нем написано чрезвычайно много. Лейтмотив первых: для человечества, особенно западного, огромная культурная эпоха под названием модерн кончилась, и то, в чем оно живет теперь, можно назвать постмодерном, поскольку здесь сформировались вполне определенные и поддающиеся систематизированному описанию характеристики. Лейтмотив вторых: правда ли все то, что новая философия говорит о современном Мире Культуры, а если и правда, то до какой степени адекватно она его характеризует.

У нас нет необходимости вступать в дискуссии на эту тему. Но в контексте настоящей статьи нам важно понять главные доводы, которые философы-постмодернисты приводят в качестве доказательства того, что эпоха модерна «скончалась». Для этого обратимся к краткому изложению базовых установлений постмодернизма, сделанному профессиональным исследователем. Итак:

«Культура как система знаков. – Идея культуры как системы знаков есть первая и главная идея постмодернизма. <….> Язык описывается в постмодернизме как знаковая структура, которая является вместилищем значений, независимых от их связи с “фактами” мира или намерениями субъекта.

”Мир как текст” – один из наиболее известных тезисов постмодернизма. В постмодернизме вся реальность мыслится как текст, дискурс, повествование. “Нарратив”, “текстуальность”, “интертекстуальность” – это важнейшие понятия, которые используются постмодернизмом для описания современной реальности, основные слова его языка. <…> Таким образом, язык оказывается непостоянной средой, он не может непосредственно нести смысл или истину. Отсюда вытекает важнейший тезис постмодернизма о несамотождественности текста и о ненадежности знания, получаемого с помощью языка, и как следствие – о проблематичности той картины действительности – эпистемы, по М.Фуко, которая существует в ту или иную историческую эпоху.

“Смерть субъекта”. – Тезис о “смерти субъекта” есть вторая, не менее важная философская составляющая постмодернизма. <…> Рассматривая как текст литературу, культуру, общество и историю, постмодернисты и сознание личности уподобляют некой сумме текстов в той совокупности текстов, которая и составляет мир культуры. Поскольку “ничего не существует вне текста”, то и любой индивид неизбежно находится внутри текста, что ведет к “смерти субъекта”, через которого “говорит язык” (М.Фуко). В этом процессе “поглощения субъекта текстом” находит завершение трансформация “сущностного человека” модерна в “человека отношений”, характерного для постмодерна.

Децентрация. – Постмодернизм подвергает критике центрированность как основной принцип европейской культуры Нового времени, рационального мышления модерна, которое отвергается как метафизическое. Децентрация субъекта как ядра, центра, вокруг которого строилось познание, культура, общественная жизнь, деконструкция всякого текста, выявляющая незакрепленность знаков, релятивизируют любой текст, любое понятие. На этом основании постмодернисты доказывают невозможность существования целостной, универсальной системы знания – оно может быть лишь фрагментом множества локальных культурных контекстов, которые делают его возможным и задают ему смысл. Поэтому никакое знание не может быть оценено вне контекста культуры, традиции и языка» [16].

Таким образом, постмодернизм даже в таком предельно кратком изложении его основных постулатов выглядит как своеобразный, но по-своему целостный взгляд на мир вообще и Мир Культуры в частности. Правда, эта частность приобретает доминирующее место в постмодернистском мировидении, поскольку, как следует из сказанного, никакой четкой границы, существование которой строго доказуемо, между этими мирами нет: ведь «Мир – это текст», поэтому, где тут кончается мир «физический» и начинается мир «ментальный» – сказать невозможно. Это подтверждается еще двумя «эпистемологическими» постулатами постмодернизма:

«Дефундаментализм – “необоснованность” познания, “несвязность” с фактами мира “как он есть”. Критика присущего модернизму поиска фундаментальных оснований бытия и знания становится знаменем постмодернистской рефлексии, разрушающей веру в их существование.

Отрицание идеи “привилегированного знания”, то есть, “истинной” интерпретации, лишающей самого права на существование иные, альтернативные варианты интерпретации, а вместе с ней и присущее модерну стремление классифицировать утверждения с точки зрения истины. Никакое знание не может быть оценено вне контекста культуры, традиции и языка, которые делают его возможным и задают ему смысл» [16].

В итоге приходим к отнюдь, впрочем, не новой мысли, что «все в мире относительно», и любой текст «об устройстве мира» не может быть окончательными безоговорочным истинным утверждением. Но продолжим цитату:

«"Постмодернистская чувствительность"- одно из ключевых понятий постмодернизма. Разочарование в идеалах и ценностях Возрождения и Просвещения с их верой в прогресс, торжество разума, безграничность человеческих возможностей трансформировалось в неприятие всей традиции западноевропейского рационализма. Это и привело к формированию “постмодернистской чувствительности” – специфического видения мира – мира децентрированного, фрагментированного, неупорядоченного, лишенного причинно-следственных связей и ценностных ориентиров, предстающего сознанию лишь в виде иерархически неупорядоченных фрагментов. Любая попытка сконструировать “модель” такого мира – бессмысленна.

Все это приводит теоретиков постмодернизма к “эпистемологической неуверенности”, к убеждению, что наиболее адекватное постижение реальности доступно не естественным и точным наукам, не традиционной философии, опирающейся на формализованный понятийный аппарат, а интуитивному, “поэтическому мышлению” с его ассоциативностью, образностью, метафоричностью. Именно этим объясняется обращение постмодернизма в поисках соответствующей культурной формы к иной культурной традиции – восточному интуитивизму. Именно с этим связано “олитературивание” мира, то есть превращение литературы в модель для всех текстов, утверждение представления, будто только литературность любого дискурса делает возможным наделение смыслом мира и нашего его восприятия. Если мир поддается только литературно-художественному, поэтическому осмыслению, то никакой иной картины мира, кроме метафорической, оно не способно дать. Отсюда столь характерная для постмодернистских построений утрата рациональности, строгости научной аргументации» [16].

А теперь попробуем понять, значит ли все сказанное, что с точки зрения философии постмодернизма современная человеческая культура перестала продуцировать новыесмыслы?

Так вот, если исходить из того определения термина «смысл», который был выведен в первой части настоящей статьи (смысл — это знак, как правило вербальный, являющийся элементом ментальной модели Мира – системы «Я+вмещающая среда» - на которой строится стратегия выживания социума – носителя данной культуры), обращая при этом особое внимание на то, что из смыслов, как из совокупности элементов, строится модель Мира, которая лежит в основе стратегии выживания, то весь пафос постмодернизма как раз и заключается в том, что эпоха модерна, которая, якобы, толкала человечество к прогрессу, на самом деле ничего ему не дала! Иначе говоря, все те смыслы, которые были спродуцированы в человеческой культуре, начиная с эпохи Просвещения и до наших дней, не привели к построению такой модели Мира, на основании которой человечество смогло бы выработать новую стратегию собственного выживания, лишенную всех тех пороков, которыми страдали все исторически предыдущие стратегии. Ведь, несмотря на огромный объем научных знаний, гигантский технико-технологический прогресс последнего столетия и широкое распространение либерально-демократических идей, на самом деле человечество не стало «лучше» ни в каком отношении: в нем для огромной его части по-прежнему царят нищета, голод, болезни, геноцид, а масштаб войн и разрушений, порожденных борьбой за власть над миром и его ресурсами, стал просто чудовищным, по сравнению с предыдущими историческими эпохами.

Таким образом, философия постмодернизма — это «философия разочарования», порожденная утратой веры в те смыслы, которые были порождены западной культурой в эпоху расцвета в ней рационализма, как научного, так и общеинтеллектуального. Отсюда и все те базовые постулаты постмодернизма, которые вкратце приведены выше. Более того, утверждается, что все смыслы, порожденные когда-либо человеческими культурами, имеют — в смысле адекватности отражения в них «устройства» Мира — равную ценность, и ни одна из созданных когда-либо в рамках любой культуры картина (модель) Мира, включая современную научную, не имеет преимуществ перед другими, и все они представляют собой ценность только для той культуры, в которой они были созданы.

Но возникает следующий вопрос: если с позиций этой философии все главные смыслы предыдущих эпох воспринимаются как ложные или, как минимум, сугубо условно-ценные – то есть такие, на основе которых невозможно построить по-настоящему новую стратегию выживания человечества, - то почему бы не предложить человечеству какие-то действительно новые смыслы, и на них, как на новой основе, построить новую модель Мира, и, соответственно, новую стратегию выживания, лишенную недостатков всех предыдущих?

Нет, этого постмодернизм не предлагает. Не предлагает их и постмодерн, как созвучное этой философии направление в искусстве. Огромная на сегодня и такая вроде бы «смыслопорождающая» область художественного творчества, как литература — в данном случае литература постмодерна — представляет собой, при всем ее разнообразии, бесконечные рекомбинации «старых» сюжетов, смыслов, жанров, зачастую полных самоиронии, сатиры «на саму себя», а то и острого сарказма по любому поводу. О ней, в свою очередь, написано очень много [7], но всеми исследователями отмечается именно эта ее черта: отсутствие новых сюжетов и смыслов, новых идей. И с этих позиций — то есть с позиций поиска истинно творческих потенций литературы — она пуста.

III

Так что же, с позиций постмодернизма человечество — в безвыходном тупике? Оно не знает, куда и как ему двигаться? Нет, это не совсем так. Некую подсказку постмодернизм все-таки дает. А именно, утверждается, «...что наиболее адекватное постижение реальности доступно не естественным и точным наукам, не традиционной философии, опирающейся на формализованный понятийный аппарат, а интуитивному, “поэтическому мышлению” с его ассоциативностью, образностью, метафоричностью. Именно этим объясняется обращение постмодернизма в поисках соответствующей культурной формы к иной культурной традиции – восточному интуитивизму....» (см. вышеприведенную цитату из [16]).

Это уже некое конструктивное, в своем роде, предложение. Правда, довольно странное: современный человек, особенно выросший в западной культуре, доминантный «левополушарник» [1;2; 3], привык считать, что всем лучшим, чем владеет современная «передовая» западная культура, она обязана научному рационализму. А тут его пытаются убедить, что ничего хорошего в этом рационализме нет, никакой истинной картины мира с его помощью построить невозможно, и, опираясь на него, ничего лучшего, чем «общество потребления», целиком построенное на сугубо рациональной идее, человечество создать не может.

Более того, постмодернизмом порожден весьма показательный парадокс в области процветающего ныне искусства постмодерна. О нем написано очень много. Не обошел его вниманием и автор настоящей статьи [18]. И именно в этой работе было отмечено следующее. Искусство постмодерна, постулируя полную свободу от «устаревших» эстетических критериев предыдущих культурных эпох, выдвигает только один, но якобы универсальный критерий, на основании которого предлагается судить о принадлежности некоего артефакта к миру искусства, а именно, тот, который порожден так называемой институциональной эстетикой. А она, в свою очередь, порождена институциональной теорией искусства, которая кратко может быть характеризована следующим образом:

«Демократическое общество идет на то, чтобы даже самые «неудобные» виды артефактов легитимировать авторитетом художественной культуры. Для того чтобы объяснить эстетическую ценность этих «неудобных» артефактов используются принципы институциональной эстетики, в соответствии с которой всякий артефакт потенциально рассматривается как произведение искусства, что устанавливается в ходе его функционирования в системе художественной культуры. Фактически, институциональная эстетика является постмодернистской, поскольку из нее следует, что если артефакт в процессе своего функционирования в арт-системе рождает прибавление смысла и вокруг него возникает более или менее продолжительное коммуникативное действие, то он и является художественной ценностью» [5, с. 12].

Казал ось бы, все замечательно: границы искусства в эпоху постмодерна предельно расширены, более того, они, судя по только что сказанному, расширены как раз в сторону приращения новых смыслов, а, стало быть, способствуют продолжению смыслогенеза средствами искусства, или, по В.В. Налимову — раздвиганию границ «фильтра культуры» на поле «Вселенной смыслов». Но все это замечательно только на первый взгляд. На самом же деле, поскольку практической реализацией этих постмодернистских идей в искусстве занимаются деловые люди рациональной западной культуры, институциональная эстетика со своим вышеупомянутым «универсальным» критерием оценки художественности артефактов мгновенно (по историческим меркам) выродилась в весьма прибыльный коммерческий проект. И это подтверждается совершенно откровенным высказыванием одного из исследователей становления и развития современного искусства Б. Гройса: «Художественный акт по своему существу есть не что иное, как чистая коммерческая спекуляция» и что «цены есть самое художественное в современном искусстве» [6].

Вот таким парадоксальным образом идеи философии постмодернизма воплотились в искусстве постмодерна: все высокие слова о «приращении смыслов» на его поле свелись только к одному смыслу — «сколько стоит?». Спрашивается, «виноват» ли в этом постмодернизм, как философская рефлексия культуры нашего времени? Ни в коем случае. Наоборот, вышеописанный парадокс как раз и показывает, что постмодернизм прав, утверждая «тупиковость» сугубо рационалистического пути развития современной культуры: она все, что только возможно, в том числе и искусство, способна оценивать только с этой самой позиции: «сколько стоит?», поскольку никаких других подходов к собственной же культурной «продукции» в любой сфере деятельности она просто не видит, да и видеть не хочет. И чтобы выбраться из этого «тупика рационализма», вырваться из-под прессинга безжалостного и беспросветного «все на продажу!», следует обратиться к «восточному интуитивизму», то есть доминантно «правополушарному» способу мировосприятия и мышления, исторически первичному относительно мышления рационального «левополушарного».

Таким образом, постмодернизм считает, что человеческой культуре, для того, чтобы двигаться вперед, надо сильно отступить назад, поскольку сегодня она сама себя загнала в тупик, из которого только таким путем и можно выбраться. Спрашивается: а насколько далеко для этого надо «отступить назад»? Если руководствоваться постмодернистским предложением о необходимости вернуться к «интуитивному поэтическому мышлению», наиболее ярко выражающемуся в «восточном интуитивизме», то очень далеко. Фактически — к «доосевому времени»! Вот это, действительно, радикальная идея...

Значит ли это, что она порождена только философией постмодернизма? Отчасти — безусловно. Мысль, что осевое время «кончилось», и что человеческую культуру ждут какие-то радикальные перемены, близка культурологу Н.А. Хренову, и у него самого отчасти спровоцирована обращением к некоторым работам философов-постмодернистов или даже не очень близким к ним европейским мыслителям. Обобщая некоторые их высказывания, он пишет (прошу прощения за длинную цитату):

«Политические события ХХ века явно демонстрируют возврат в доосевое время. Это обстоятельство обращает на себя внимание М. Мосса, писавшего в 1936 году в письме своему коллеге следующее. “То, что великие современные общества, – пишет он, – которые, впрочем, так или иначе возникли из средних веков, могут вести себя под влиянием внушения, как австралийские аборигены с их танцами, двигаясь подобно детям по кругу, этого мы (Дюркгейм и его школа) совершенно не предвидели. Этот возврат к примитивному не был предметом наших размышлений. Мы довольствовались некоторыми намеками на состояния толп, в то время как речь шла об абсолютно другом. Мы также ограничивались доказательством того, что именно в коллективном духе люди могут найти опору и пищу своей свободе, своей независимости, своей индивидуальности и критике. Мы не посчитались, на самом деле, с этими новыми необычайными возможностями"» [17, с. 147].

Конечно, этот регресс в доосевое время истории мог проявляться в негативных процессах политической истории. Но очевидно и другое: позитивное начало обращения к «доистории». Его можно усматривать в реабилитации в ХХ веке мифа, к чему тяготел уже романтизм, а последний, как мы уже успели отметить, подвинул гуманитарную науку к осознанию второй универсальной тенденции в культуре. Успехи этнологии, и прежде всего, исследования К. Леви-Строса во многом объясняли интуитивные прозрения многих мыслителей и художников, возвращающихся в ХХ веке к мифологическому мышлению. Если осевое время начинается с разрыва с мифологией и осознанием ее с помощью философии и логики, то возвращение к мифу в ХХ веке, в том числе и в стихийных формах политической истории, означает прорыв в доосевое время. Все эти прорывы избегают оценочных суждений – последние возможны лишь с точки зрения культурных ориентаций осевого времени, а они для понимания доосевого времени не являются адекватными. Нам трудно представить, чем этот процесс закончится и какую, в конечном счете, форму он примет. Вопрос этот оказывается открытым. Не это ли обстоятельство способствует тому, что наше время повсеместно оценивается как катастрофическое? Видимо, в свое время эта психология сопровождала возникновение и становление осевого времени. Но такая же психология сопровождает и распад этого времени и возможное становление второго осевого времени, если это, разумеется, возможно» [17].

Но такого культуролога, например, как А.А. Пелипенко, судя по его работам, вообще трудно считать приверженцем постмодернистской философии. Однако, руководствуясь собственными глубоко разработанными представлениями о движущих силах и этапах культурогенеза — и, как упоминалось выше, смыслогенеза — он приходит к следующему выводу:

«Отношения межполушарного доминирования помимо локальных уровней, где действует закон “переменного доминирования”, выступают фактором, во многом определяющим макропроцессы исторического становлении человеческой когнитивности – эволюции самой человеческой субъектности и соответственно культурно-цивилизационных укладов. Так совершенно очевидно, что переход к логоцентризму тесно связанный с феноменом осевого времени (в наших терминах – Дуалистической революцией) отразил утверждение господства левополушарного типа, тогда как современный закат логоцентризма знаменует набирающий силу правополушарный “реванш»”» [14].

Очевидно, что и этот исследователь согласен с тем, что логоцентризм как продукт почти безраздельного левополушарного доминирования в мышлении на сегодня себя исчерпал в качестве «локомотива» развития общечеловеческой культуры, и впереди нас ждет эпоха, когда последняя будет развиваться на основании правополушарного доминирования.

Значит ли это, однако, что история человечества действительно пойдет вспять, и оно вернется ко временам эпохи раннего железа, то есть к доосевому времени и, соответственно, к мифопоэтическому мировосприятию в чистом виде? Представляется, что это, конечно, не так. Гигантский по значимости отрезок истории не может исчезнуть из культурной памяти бесследно. Так что вопрос стоит не об отступлении культуры назад почти на три тысячи лет, а о переоценке самого пройденного культурой пути человеком, снова начавшим видеть Мир Природы и Мир Культуры в качестве взаимодействующих целостностей — так, как это способен видеть настоящий, доминантный «правополушарник», но теперь вооруженный историческим опытом развития культуры на протяжении всего осевого времени.

Конечно, с позиций современных доминантных «левополушарников», стоящих на верхних уровнях нынешних социальных пирамид и «рулящих» современным обществом с помощью финансовых потоков и силовых ведомств, появление в мире большой, а тем более — подавляющей массы «правополушарников» выглядит чуть ли не социальной катастрофой. Это не те люди, которых можно заставить работать приманкой в виде больших денег и высокого социального статуса. Ведь именно о таких людях писал В. Пелевин, хотя и не приписывал им свойство доминантных «правополушарников»:

«Миранда и ее друзья из романа Фаулза, совки Александра Гениса, Васисуалий Лоханкин и Холден Колфилд — явления одной природы, но разного качества. Совок — вовсе не советский или постсоветский феномен. Это попросту человек, который не принимает борьбу за деньги или социальный статус как цель жизни(курсив мой. — П.Ч.). Он с брезгливым недоверием взирает на суету лежащего за окном мира, не хочет становиться его частью и, как это ни смешно звучит в применении к Васисуалию Лоханкину, живет в духе, хотя и необязательно в истине. <...> Совок влачил свои дни очень далеко от нормальной жизни, но зато недалеко от Бога, присутствия которого он не замечал. Живя на самой близкой к Эдему помойке, совки заливали портвейном “Кавказ” свои принудительно раскрытые духовные очи, пока их не стали гнать из вишневого сада, велев в поте лица добывать свой хлеб» [12].

Но вот что они сами, эти «правополушарники», могут предложить — это большой вопрос. Если они выдвинут в качестве доминирующего архетипа в «новой» культурной парадигме архетип Героя и/или Трикстера — дело плохо: человечество и сейчас не изжило их из своего подсознания до конца, откуда и его склонность к насилию во всех видах, на котором, увы, и держится современная культура, где ради собственного «расширенного потребления» можно обобрать до нитки ближнего своего (а уж дальнего — и подавно), а то и снести ему голову [19, с. 241-271]. Но это, конечно, вряд ли. Скорее, есть надежда, что «правополушарное» человечество выдвинет в качестве доминирующего архетип Мудреца-Мага — а ведь это и есть главный, доминирующий архетип культур доосевого времени, представленный мифоэпическими образами Мудрого Старца, Царя-Пророка, когда-то стоявший много выше архетипа Царя-Героя. И тогда, возможно, появится шанс сменить направление вектора развития общечеловеческой культуры от «общества потребления», общемировым гимном которого можно считать знаменитые куплеты Мефистофеля, к «обществу познания», гимн которому еще не написан.

Список литературы

1. Аршавский В. Различия, которые нас объединяют (этюды о популяционных механизмах межполушарной асимметрии). Рига, 2001.
2. Аршавский В.В. Межполушарная асимметрия в системе поисковой активности. К проблеме адаптации человека в приполярных районах северо-востока СССР. Владивосток, 1988.
3. Аршавский В.В. Различные модели мира в свете полиморфизма типов полушарного реагирования // Модели мира. М., 1997.
4. БохоровК.Ю.Процессы глобализации в художественной культуре России 1990-х годов / Диссертация на соиск. степени канд. культурологии. М., 2008.
5. БохоровК.Ю.Процессы глобализации в художественной культуре России 1990-х годов. / Автореферат канд. диссертации. М., 2008.
6. ЖолковскийА.К.,ЩегловЮ.К.Структурная поэтика — порождающая поэтика / Вопросы литературы. 1967. №1.
7. Литературапостмодернизма / http://ru.wikipedia.org/wiki/Литература_постмодернизма
8. Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб., 2000.
9. Налимов В.В. В поисках иных смыслов. М., 1993.
10. Налимов В.В. Разбрасываю мысли. М., 2000.
11. Налимов В.В. Спонтанность сознания. Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности. М., 1989.
12. Пелевин В. Джон Фаулз и трагедия русского либерализма // Пелевин В. Relics. Раннее и неизданное. М., 2007.
13. ПелипенкоА.А.Дуалистическая революция и смыслогенез в истории. Москва – Иерусалим – Самара, 2007.
14. ПелипенкоА.А. Психический образ как компонент формирования смысла/ http://apelipenko.ru/Наука/Статьи/Теориякультуры/Психическийобраз.aspx
15. Пелипенко А.А. Смыслогенез и структуры сознания / www.kremlyakov.ru/library/045.rtf
16. СудасЛ.Г. Постмодернизм / http://www.chem.msu.su/rus/teaching/sociology/postmodern.html
17. Хренов Н.А. От эстетики эпохи модерна к философии искусства (очерк второй) // Художественная культура. Электронный журнал ГИИ. 2012. Вып.2.
18. Черносвитов П.Ю. Где кончается «царство Аполлона» и начинается «царство Маммоны»? // Культурологические записки. Вып.12. О границах искусства. М., 2010.
19. ЧерносвитовП.Ю.Закон сохранения информации и его проявления в культуре. М., 2008.
20. ЩедровицкийГ.П.Знак. Значение. Смысл // Щедровицкий Г.П. Избранные труды. М.,1995.
21. ЯкобсонР.В поисках сущности языка / Семиотика. Сб. статей. М., 1983.
22. Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991.